В 1991 году психолог Элизабет Лофтус провела опрос на тему памяти. Оказалось, что большинство людей (в том числе психологов) считает, что память содержит буквальную запись событий: доступ к ней может стать затруднительным, яркость впечатлений - поблёкнуть, какие-то части – отсутствовать, но в целом мозг работает как видеокамера.

Как же в таком случае объяснить наличие ложных воспоминаний, которые ощущаются такими эмоционально мощными, точными и детальными? Мы абсолютно уверены в их подлинности, а зря.

Сквозь трафарет внимания

Проблемы возникают уже на стадии восприятия. Мы замечаем то, что наш мозг полагает важным на данный момент (глубокое декольте, направленный вам между глаз пистолет, драматические перипетии новой книги любимого автора), а сигналы, которые оцениваются как несущественные, подавляются. Этим зачастую пользуются фокусники, создавая свои иллюзии.

Внутренний нарратив: главное, чтобы костюмчик сидел

Все наши воспоминания – часть связной истории, которую мы постоянно творим из хаоса данных. Если мозг замечает противоречие, он старается его устранить либо сгладить. Непонятное и неожиданное должно получить хоть какое-то объяснение или быть отброшено. Модель мира должна быть устойчивой, и всё тут, иначе невозможно будет нормально принимать решения и действовать.

Это касается не только вашей интерпретации того, что произошло (Вася стрелял из пистолета, потому что он террорист), но и деталей происходящего (не помню на Васе никакой полицейской формы, потому что это противоречит моему мнению о том, что Вася – террорист).

По предварительному сговору

Свидетели, которые обсуждают между собой событие, будут неосознанно приводить свои воспоминания о нём к общему знаменателю. Не только ваш личный, но и коллективный костюмчик должен сидеть хорошо. Это называется «конформность».

В идеале нужно, конечно, чтобы другие свидетели были нам симпатичны. Если же они нам не нравятся, мы будем сопротивляться этому процессу.

Главное – суть, а детали придумаем

Общая тема и эмоциональный фон воспоминания сохраняются довольно точно, а детали додумываются (ну не хранить же их все, в самом деле – физический носитель памяти не резиновый). Притом они подбираются таким образом, чтобы не только не противоречить, но и подкреплять и усиливать центральную тему и эмоцию. Так «я поймал карася» превращается в «я поймал десять карасей и щуку», подчиняясь центральному «отличная была рыбалка».

Что – важно, откуда – неважно

Источник информации стирается из памяти гораздо быстрее, чем сама информация.

Это могло быть важной экономией ресурса изначально (какая разница, кто именно сказал, что за нами гонится тигр), но в современном обществе это может стать проблемой (если новостное агентство N сказало, что за нами гонится тигр, то я, пожалуй, побегу, а если телевизионный канал M – десять раз подумаю).

Также наш мозг не слишком много значения придаёт тому, верна полученная информация или нет: если сказать что-то и затем пояснить, что это неправда, уже через 3 дня 27% молодых людей и 40 % людей среднего возраста вспомнит утверждение как правдивое и будет вести себя соответственно.

Однако если сначала объявить, что сейчас будет неправда, а потом дать информацию, больше людей запомнят, что утверждение неверно. Имейте в виду, если когда-нибудь займётесь борьбой с мифами.

Правдивая история, произошедшая со мной

Мы имеем склонность помещать себя в центр историй (я выбил у Васи пистолет, а вовсе не Петя) и присваивать опыт, о котором слышали, читали или смотрели передачу. Конечно, совсем невероятные (с точки зрения нас сегодня) действия мы себе не припишем, но по мелочи можем себе и другим врать изрядно. Помнить, что мы были в зоопарке, который только по телевизору видели, - да легко.

Теперь, когда вы спросили, я начинаю припоминать

Исследований, в которых испытуемые вспоминают то, чего не было (например, несуществующую сцену только что показанного фильма), проведено довольно много. Это можно сделать, показав вашу фотографию, обработанную в фотошопе, и/или задав наводящие вопросы.

В этом свете довольно сомнительными представляются некоторые психотерапевтические методы. Всплывшие воспоминания о перенесённом в детстве насилии легко могут оказаться ложными. Особенно когда ваш терапевт вооружён презумпцией виновности родителей. К её формированию серьёзно приложили руку Эллен Басс и Лора Дэвис.

Приведу здесь отрывок из их книги “The Courage to Heal”: « Исходите из того, что ваши ощущения абсолютно верны. Если вы чувствуете, что стали в детстве жертвой, и это сказалось на всей вашей последующей жизни, значит, именно так оно и было. Вам не требуются точные и связные воспоминания, как для дачи показаний в суде».

Когда психотерапевт заставляет своих пациентов искренне верить, что их похищали инопланетяне (а именно этим прославился Джон Мэк), бредовость происходящего для большинства очевидна. Но сфабрикованные воспоминания об инцестах разрушили много жизней и семейных отношений. Особенно сильной внушаемостью обладают дети. Безусловно, семейное насилие существует, но это не повод сажать и подвергать травле невиновных.

Итак, воспоминания могут стираться, не формироваться вообще (если, например, вы в состоянии хронического недосыпа), подстраиваться под наши ожидания и ожидания других людей, сливаться между собой и так далее. Мы не замечаем этого, потому что обычно у нас нет причин сомневаться. Не с чем сравнить истории в нашей голове, ведь никто не пишет на видео всю нашу жизнь от рождения до смерти. А жаль: шок при просмотре отснятого материала был бы огромным. «Я помню всё по-другому, я вам не верю», - заявляют многие участники экспериментов, читая отчёты о ярких событиях, написанные ими же в прошлом.

Добро пожаловать в Матрицу, Нео!

Хотя нет, какое-то отношение к реальности память всё-таки имеет.

Источники

1. Леонард Млодинов, «НеоСознанное», 2012
2. Steven Novella, курс видеолекций “Your Deceptive Mind: A Scientific Guide to Critical Thinking Skills”, 2012. Лекция 4 – “Flaws and fabrications of memory”.
3. http://www.medicalnewstoday.com/releases/224766.php
4. http://wolf-kitses.livejournal.com/72264.html
5. http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A8%D0%B5%D1%80%D0%B8%D1%84,_%D0%9C%D1%83%D0%B7%D0%B0%D1%84%D0%B5%D1%80
6. http://www.stopbadtherapy.com/courage/index.shtml
7. http://www.chayka.org/node/3957
8. http://skepdic.com/repressedmemory.html

Почему об одном и том же событии разные люди могут рассказывать по-разному, и с течением времени детали рассказа начинают различаться даже в изложении одного и того же автора?

Все дело в так называемом феномене ложной памяти, так считают специалисты Центра нейробиологических основ обучения и памяти при Калифорнийском университете в Ирвине.

В серии экспериментов, проведенных американскими учеными, приняли участие двадцать человек, обладавших гипертимезией - редкой врожденной способностью запоминать мельчайшие подробности собственной биографии.

Такие люди всегда ответят вам, что они делали в любой день, будь то год или месяц назад, что ели на завтрак определенного числа и что смотрели по телевизору в канун позапрошлого Рождества. Обычный человек, как правило, с трудом вспоминает, чем занимался пару дней назад, если эти события не слишком значительны.

Добровольцам продемонстрировали ряд небольших видеороликов, сюжеты которых были связаны с мелкими преступлениями, такими, как воровство или мошенничество. После этого участникам предложили прочитать несколько коротких историй, в которых излагались те же сюжеты, но с некоторым искажением в деталях. И наконец, попросили своими словами пересказать содержание роликов.

Результаты несказанно удивили исследователей. Люди с уникальной памятью допускали в изложении материала почти столько же ошибок, сколько участники из контрольной группы, не обладавшие необычными способностями. Во многих случаях испытуемые пересказывали события так, как они излагались в прочитанных текстах, а не показывались в видеозаписях.

На втором этапе тем же участникам со множеством подробностей рассказали сюжет, якобы прошедший несколько месяцев назад в новостях. Хотя на самом деле такой сюжет в новостях не проходил, 20 процентов испытуемых "вспомнили" его и даже добавили в рассказ "недостающие" детали. Среди людей с обычной памятью таковых оказалось 29 процентов. Разница есть, но не такая уж большая, с учетом особенностей выборки.

Ранее исследователи из Вашингтонского уни­верситета провели специальный эксперимент, чтобы выяснить, можно ли "имплантировать" воспо­минания. Они читали людям вымы­шленные новости, например, о встречах посетителей Диснейлен­да с кроликом Багзом Банни (на самом де­ле этот персонаж создан студией "Уорнер Бразерс"). Около трети испытуемых позднее расска­зывали, что действительно столк­нулись с кроликом в Диснейленде.

Во время нынешнего исследования психологу Элизабет Лофтус также удалось внушить своим подопечным ложные воспоминания о том, как в детстве они терялись в торговых центрах, тогда как в действительности этого с ними в большинстве случаев не происходило.

Эксперты полагают, что ложная память не имеет отношения к тому, что принято называть "плохой памятью". Мы можем забывать какие-то реально происходившие события или не помнить их подробностей, и тогда речь может идти о том, что у нас проблемы с памятью. В случае же ложной памяти мы склонны вспоминать события и подробности, которые не имели место в действительности. Допустим, нас убеждают, что с нами случилось то-то и то-то, приводят множество деталей, и постепенно заставляют нас поверить в то, что это действительно с нами приключилось… Либо по каким-то причинам мы сами себя заставляем поверить в то, чего не было, особенно сопоставляя информацию из разных источников.

Приходилось ли вам слышать выражение "Врет как очевидец"? Этот феномен хорошо знаком работникам правоохранительных органов. При опросе свидетелей какого-либо происшествия картины случившегося в изложении разных людей настолько различаются, что становится трудно понять, где тут истина, а где ложь. Причем дело далеко не всегда в том, что человек хочет что-то скрыть от следствия. Дело в том, как он воспринял увиденное и как это интерпретировал. Но чаще всего свидетель просто толком не помнит всех деталей и начинает сочинять их, причем сам он абсолютно уверен в их истинности…

Мы никогда не можем быть убеждены в том, что все наши воспоминания - истинные, считают ученые. Нам может только казаться, что мы это помним, хотя на самом деле все было совсем не так. Поэтому, если информация важна, лучше заняться поиском достоверных источников и не полагаться на собственные или ничем не подтвержденные чужие воспоминания.

О разделе

Этот раздел содержит статьи, посвященные феноменам или версиям, которые так или иначе могут быть интересны или полезны исследователям необъясненного.
Статьи разделены по категориям:
Информационные. Содержат полезную для исследователей информацию из различных областей знаний.
Аналитические. Включают аналитику накопленной информации о версиях или феноменах, а также описания результатов проведенных экспериментов.
Технические. Аккумулируют информацию о технических решениях, которые могут найти применение в сфере изучения необъясненных фактов.
Методики. Содержат описания методик, применяемых участниками группы при расследовании фактов и исследовании феноменов.
Медиа. Содержат информацию об отражении феноменов в индустрии развлечений: фильмах, мультфильмах, играх и т.п.
Известные заблуждения. Разоблачения известных необъясненных фактов, собранные в том числе из сторонних источников.

Тип статьи:

Информационные

Врет как свидетель

В статье «Распознавание лжи при исследовании НОФ» мы уже останавливались на том, какие варианты искажения событий их очевидцами могут встречаться при исследовании НОФ. Здесь же мы рассмотрим различные психологические эффекты, влияющие на свидетеля и его показания.

Один из самых известных эффектов – это «слепота невнимания» . Суть его заключается в следующем: часто человек может совершенно не заметить даже очень яркую и существенную деталь, которая находится у него буквально «под носом», если он отвлечен на какую-то другую задачу (например, пытается что-то рассмотреть, посчитать, запомнить, изучить). И чем важнее человеку кажется его объект отвлечения, тем он больше «слеп» к другим деталям. В качестве примера можно вспомнить детскую загадку, основанную на отвлечении внимания: «На конечной остановке в автобус сели четырнадцать мужчин и две женщины. На первой остановке сошли двое мужчин и вошли две женщины. На следующей остановке вышли почти все мужчины (осталось только трое), а на следующей вошли пять женщин. Проехав с полкилометра, автобус остановился, и в него вошел еще один мужчина. Сколько всего было остановок на пути следования автобуса?» Если заранее не знать, что нужно считать остановки (а их всего три), то внимание акцентируется на частые переменные – количество мужчин и женщин. Ответить на финальный вопрос при этом часто оказывается невозможно.

Следующий эффект, «перегрузка внимания» , чем-то похож на предыдущий. В его основе лежит особенность человеческой памяти, способной концентрироваться и анализировать лишь небольшое число элементов одновременно. В качестве примера можно привести простую задачу: «Два рабочих разгружают два вагона за два дня. Сколько вагонов разгрузят 6 рабочих за 6 дней?». При решении ее на бумаге она кажется простой, но при решении в уме вызывает проблемы так как количество данных, которые нужно удерживать в памяти для ее решения, превышает емкость рабочей памяти, делая невозможными логические заключения. Таким образом, небольшие объемы простой на первый взгляд информации вызывают путаницу и сложности с ее восприятием и анализом.

Эффект «задержки пристального внимания» основан на том, что человеческий разум способен удерживать внимание на каком-то событии лишь около 10 минут, затем он начинает отвлекаться на другие события и детали вокруг. Таким образом, с течением времени удерживать внимание и запоминать информацию становится все сложнее. Всем, кто слушал длинные лекции, наверняка знаком этот эффект.

Одним из важных для исследователей НОФ эффектов является «подмена воспоминаний» , которая заключается в том, что при мысленном или устном воспроизведении событий воспоминание о нем изменяется, так как нервные пути каждый раз активируются по-разному. В результате человек под влиянием собственного мнения и фантазий, а также новых знаний, полученных уже после происшествия, вспоминает не то, что он действительно видел и чувствовал, а совершенно новую событийную конструкцию. Так, например, наводящими вопросами можно «заставить» очевидца «вспомнить» детали, которых не было в момент наблюдения.

К предыдущему эффекту можно также отнести подмену воспоминаний, вызванную сильными эмоциями или напряженным ожиданием происходящих событий.

Вариантом эффекта подмены воспоминаний является «ложная память» . При ее проявлении человек самостоятельно или путем навязывания информации извне может со временем «вспомнить» о событии, которое вообще не имело место в действительности, и поверить в это воспоминание. Психолог из Вашингтонского университета Элизабет Лофтус описала эксперимент по созданию ложного воспоминания в 1997 году в статье для журнала Scientific American: «Когда во время первой беседы одного из участников спросили об этом досадном инциденте на свадьбе, он ответил: «Не понимаю, о чем вы говорите. Никогда раньше об этом не слышал». Однако во второй беседе он уже ответил по-другому: «Свадьба была на открытом воздухе. Мы все время суетились, поэтому, возможно, я мог кого-то случайно задеть и расплескать стакан с пуншем или еще с чем-нибудь. Да, я допустил большую оплошность. А потом на меня накричали».

Вывод

Приведенным выше эффектам подвержены все люди. Вероятность того, что они проявятся, зависит от эмоционального и физического состояния свидетеля как во время самого события, так и после него, и при опросе. Таким образом, из-за различий в восприятии действительности показания людей об одном и том же происшествии могут в значительной мере варьироваться. А поскольку на восприятие, запоминание и воспроизведение деталей события влияет очень много факторов, безоговорочно доверять показаниям свидетелей не стоит, их лишь можно использовать в качестве дополнительной информации к материальным свидетельствам (фотографиям, видеозаписям и т.п.), которые должны лежать в основе доказательной базы любого расследования.

У меня самого моральных сил смотреть эту передачу давно нет, но из интернета я невольно, поскольку информации появилось всюду и очень много, узнал, что на шоу «Право голоса» Михаил Веллер устроил скандал, швырнул стакан в ведущего Бабаяна и ушел с программы.

Конфликт возник из-за того, что ведущий усомнился в рассказе Веллера относительно событий в Эстонии, как я понимаю, года восемьдесят девятого, связанных с неким, типа, социологическим опросом, по результатам которого выдавались карточки, на основании которых впоследствии можно было без всяких проблем и дополнительных оснований получить гражданство.

Некая процедура такого рода действительно была. Я ещё тогда о ней читал и слышал, причем слышал в начале девяностых непосредственно от русских, таким образом получивших гражданство и никаким образом политически не ангажированных и не заинтересованных. Другой вопрос, насколько всё это было абсолютно всеобщим и повсеместны. К тому же, между моментом выдачи карточек и началом вручения полноценных эстонских паспортов прошло минимум пару лет, а то и больше, не у всех могла сохраниться эта карточка, к которой изначально и отнеслись, возможно, не слишком серьезно. Естественно, возможные и иные личные варианты в каждом конкретном случае.

Но факт есть факт, и когда Михаилу Веллеру, имеющему с Эстонией гораздо большие, чем я, многолетние связи, работавшему там, когда телеведущий, на двадцать лет его моложе, учился в это время в московском институте, публично на всю страну говорит по сути, что Веллер врет и ничего такого не было, у пожилого человека был повод вспылить.

Однако я сейчас совсем про другое. То события скоро уже тридцатилетней давности и имеющие возможность определенной субъективной трактовки. Но сам по себе инцидент на телепередаче произошел только что. И любой желающий может посмотреть его в интернете. При этом основная распространяемая по данному поводу всеми информагентствами и интернетом фраза звучит предельно конкретно: «Веллер бросил стакан с водой в Бабаяна». Дальше уже следуют всяческие подробности, в зависимости от предпочтений и политических взглядов рассказывающего, типа «Веллер плохо кидает стаканы, потому промахнулся» или «Бабаян, к счастью, отделался мокрым костюмом».

Но дело в том, что Михаил Иосифович на самом деле никакого стакана в Бабаяна не кидал. А явно непроизвольно в гневном движении просто смахнул стакан со стойки. И это прекрасно видно. Но не имеет никакого значения. Теперь фактом навсегда останется то, что Веллер кинул стакан в Бабаяна. А вы говорите, тридцать лет назад в Эстонии…

Не было тогда восе никакой Эстонии. Её вообще никогда не было, это нацистские либералы придумали назло русским.

Память – документ прошлого

Въезжают в колясках старики и старухи.
1-я старуха. Как сейчас помню...
1-й старик. Нет – это я помню, как сейчас!
2-я старуха. Вы помните, как сейчас, а я помню, как раньше.
2-й старик. А я как сейчас помню, как раньше.
3-я старуха. А я помню, как еще раньше, совсем, совсем рано.
3-й старик. А я помню и как сейчас и как раньше.

В. Маяковский «Клоп»

Такие же бурные и столь же плодотворные споры вспыхивают у нас после выхода очередного прайм-таймовского кино- или телепродукта на историческую тему – если есть еще люди, которые жили в изображаемую на экране эпоху.

Эти споры сводятся, главным образом, к оценке реквизита: носили ли такие платья и прически, ездили ли на таких машинах, жили ли в таких квартирах, ели ли такие продукты… Ведь, формально говоря, каждый, кто тогда жил или якобы прекрасно помнит рассказ бабушки, дедушки и т.п., может претендовать и часто претендует на роль свидетеля. Но беда в том, что вне исторического контекста, который абсолютно необходим для анализа и оценки предлагаемого биографического опыта или фигуры самого свидетеля, эти воспоминания нам в лучшем случае ничего не дают, в худшем – совершенно искажают реальную картину. Именно важность контекста иллюстрирует эпизод из романа Джорджа Оруэлла «1984», где главный герой, пытаясь узнать хоть что-то о прошлом своей страны, следы которого он сам в министерстве Правды систематически уничтожает, спрашивает нищего старика: какая раньше была жизнь? Но тот не понимает вопроса и не может дать никакого вразумительного ответа, кроме того что пиво тогда стоило четыре пенса.

В этом эпизоде важны и вопрос, и ответ. Герой Оруэлла, обращаясь к прошлому, на самом деле пытается осмыслить настоящее: действительно ли так плохо было раньше, что теперешний режим Океании спасителен и необходим? А старик не может дать ему вразумительного ответа, потому что система (частью которой является и сам главный герой) вместе с исторической памятью отняла у него все инструменты осмысления как прошлого, так и настоящего. Поэтому его воспоминания – всего лишь обрывки сырого нерасчлененного осознания минувшего, и для героя они совершенно бесполезны.

Можно смело сказать, что мы десятилетиями существовали в пространстве именно такого – нерасчлененного, непереваренного – опыта. На нашей «карте памяти» долгие годы были различимы лишь очень небольшие сегменты, ее было трудно сверять с памятью индивидуальной. Сложилась абсурдная ситуация, последствия которой не преодолены российским обществом до сих пор, когда миллионы людей являлись носителями тяжелейшего исторического наследия, включавшего террор, голод, войну, но не могли его никак артикулировать. «Немотствующая» память в условиях запрета, страха, цензуры, постоянной самоцензуры подверглась весьма существенным деформациям, которые самым пагубным образом сказались на миссии свидетеля.

«Оттепель»

Рождение свидетеля

Сегодня много пишут о послесталинском десятилетии, видят в этой эпохе какие-то параллели с современной реальностью, ищут в ней ответы на актуальные вопросы, но не упоминают об одном очень важном феномене этого времени – рождении свидетеля.

К началу 1960-х, и отнюдь не только у нас, но прежде всего в странах, переживших диктатуру, массовый террор, войну, Холокост, возникает потребность в оценке и проработке прошлого. Однако многие интеллектуалы очень быстро приходят к осознанию того, что описать гуманитарные катастрофы (символами которых становятся Освенцим и Колыма) вряд ли возможно с помощью традиционных методов и источников. Необходим посредник между настоящим и столь трудно поддающимся описанию прошлым. Так происходит появление свидетеля, который и призван стать этим посредником.

Особая важность роли свидетеля в этих исторических обстоятельствах стала очевидной еще во время Нюрнбергского процесса. Недаром именно в 1961-м к этой теме возвращается Стэнли Креймер в знаменитом фильме «Нюрнбергский процесс». Спустя два года в Германии начинаются собственные суды над нацистскими преступниками (в частности, палачами Освенцима), где впервые публично выступают больше двухсот свидетелей обвинения. В 1964-м в Иерусалиме открывается также привлекший мировое внимание процесс над Эйхманом. Туда устремляется Ханна Арендт, чтобы самой соприкоснуться и пережить показания палача и его жертв. Именно благодаря услышанному и увиденному она приходит к выводу о «банальности зла». Чрезвычайно важно, что все эти судебные процедуры и выступления впервые снимаются на кинопленку, показываются по телевизору, и эти медийные обстоятельства стимулируют память других, не задействованных в процессах потенциальных свидетелей.

По мере того как в публичном дискурсе осознается важность фигуры свидетеля, в Германии возникает термин Zeitzeuge, который можно перевести как «свидетель времени». Эту разницу между «свидетелем» и Zeitzeuge еще в 20-е годы увидел Виктор Шкловский, когда в своей книге «Гамбургский счет» написал о «современниках и синхронистах». Смысл этого деления применительно к роли свидетеля заключается в том, что отнюдь не все, кто жил в одно и то же время, могут передать его главный нерв, глубинный смысл, его «шум», если прибегнуть к мандельштамовской метафоре. Кстати, именно этого «шума времени» не обнаружил Марлен Хуциев в телесериале «Оттепель»: «Мне кажется, всех путает название «Оттепель». То, что я вижу, не имеет никакого отношения к тому явлению, которое назвали «оттепель». Это просто история о том, как снимается кино… В нашей оттепели были проблемы - моральные, социальные, общественные... а какие проблемы в картине решают авторы, я так и не понял. Поэтому она должна была называться по-другому».

Образ времени может быть соткан и из совершенного ахматовского «сора», если мы помещаем свидетельства в исторический контекст. Вот, например, цитаты из семейной переписки 1961 года. Муж и жена – молодые научные работники из провинции, кандидаты наук, часто ездят в командировки:

«На днях ездила в Ессентуки за маслом, купила 1 кг, там его было полно. Думаю, купить здесь бидончик литра на три для масла топленого (видела такое масло в Ессентуках). В Кисловодске, говорят, бывает мука, но ехать надо с утра, а воскресенье у меня только одно, посмотрю, думаю, что с жирами у нас хуже, чем с мукой».

«Я ездила в одно из воскресений в Нальчик, и там на базаре – мясо свинина, баранина и говядина по 17–18 рублей, очень жирная. В магазинах в Пятигорске есть всё, но пока нет сахара».

«В Алма-Ате купил совершенно случайно в магазине костюм «шевиот» ленинградской фабрики, размер 48, рост 3, темно-синий, мне как раз, и всего за 399 руб. Если вам он не понравится, то за 500 рублей оторвут с руками. Еще купил себе за 50 руб. капроновую белую шляпу. Видите, какой я транжира».

О чем говорит этот типичный образчик советской переписки ровно того же года, что и сериал «Оттепель»? О бытовой приземленности, о бездуховности авторов? Вовсе нет, они с таким же рвением гонялись за книжками, которые невозможно было достать, муж успел несколько лет в сталинском лагере отсидеть, совсем мальчишкой. Тут создается очень важный фон тогдашней еще чрезвычайно трудной, серой и полной бытового унижения жизни, совсем непохожей на ту, что нам пусть с самыми добрыми намерениями рисуют сегодня на экране.

В оттепельное десятилетие впервые становятся слышны голоса, свидетельствующие о том, что составляло суть сталинской эпохи: о массовых репрессиях, о ГУЛАГе. Однако очень скоро эта тема вновь становится запретной, на долгие годы поселяется в «самиздате» или «тамиздате», недоступном для широкой публики. Это повлекло за собой большие информационные, психологические, аналитические потери, потому что навсегда смолкли многие свидетели. Память так и осталась во многом сегментарной, социально однородной и плохо отрефлексированной. Что же касается другого огромного пласта – памяти о войне, то она, хоть и в усеченном виде, все-таки присутствует и в подцензурном пространстве, в частности и на телеэкране. Один из лучших примеров – документальный фильм Константина Симонова «Шел солдат» (1975).

Трудную правду о войне постоянно стремился вытеснить официальный спойлер – мифологизированная память «профессиональных» ветеранов, которая отсекала все, что не вписывалось в канон героического подвига советского народа в Великой Отечественной войне. При этом форма «встреч с ветеранами» необычайно активно эксплуатировалась советской пропагандой и способствовала девальвации самой идеи – передачи свидетелем подлинной живой памяти. Но то, что в те годы, когда были живы миллионы ее носителей, воспринималось многими как официальная подделка, пропагандистская ширма, муляж, сегодня выдается за самую истинную память фронтовиков, которую нелакированная правда о войне и, главное, о неимоверной цене победы якобы смертельно оскорбляет.

Именно литература в подцензурном пространстве заменила историю, которая не могла достоверно описывать события, не имея доступа к источникам, находившимся за семью печатями. Осознавая, что происходит фактически оруэлловское исчезновение памяти о ГУЛАГе, многие выжившие садятся за воспоминания. Евгения Гинзбург, автор одной из лучших мемуарных книг о лагерях, прямо пишет об этом: она выжила, чтобы свидетельствовать. В наибольшей степени это проявляется в прозе Шаламова, где автор по сути говорит за тех, кто уже никогда не сможет рассказать о пережитом. При этом Шаламов одним из первых осознает ограниченность возможностей свидетеля, транслирующего память о Колыме.

«Оттепель»

Рождение зрителя

С середины 60-х интерес к истории диктатур становится настолько массовым, что на него не может не откликнуться такой новый мощнейший медиатор, как телевидение.

Интересно обратиться к опыту Германии, который наиболее ярко отражает процесс появления свидетеля на экране и, главное, возникшую связку между ним и зрителем. Постепенно уходит в прошлое школьный формат учебно-познавательного фильма об истории, его вытесняют неигровые картины, сделанные по канонам исторических документальных картин на Би-Би-Си. Они создаются по более или менее универсальному рецепту: нарезка хроникальных кинокадров иллюстрирует комментарии историков и сопровождается закадровыми голосом объективного рассказчика. Очень быстро руководству телеканалов и телепродюсерам становится ясно, что у лент, посвященных разным аспектам истории национал-социализма, огромный зрительский потенциал. Захват власти, предательство, заговоры, кровавые преступления, с одной стороны, не могли сами по себе – как экшн – не занимать зрителей, а с другой – вся эта страшная история еще совсем недавно была той реальностью, в которой они жили.

По мере того как на отечественном ТВ на задний план уходят образовательные и просветительские задачи, побеждает так называемый histortainment (развлечение на исторические темы), говорящие головы экспертов становятся все менее привлекательными для зрителя, а также создают неудобства для авторов фильма. Происходит постепенный отказ от комментариев ученых-историков, настаивающих на фактах и интерпретациях, которые усложняют эти сюжеты, уменьшают их рейтинговую эффективность. Отсюда и их замена на голоса свидетелей эпохи. Именно их появление на экране выводит такой формат документальных фильмов в прайм-тайм. Свидетель призван заполнить пространство между зрителем и событием, привнести в телерассказ об исторических событиях драматизм и эмоциональность.

Это совпадает и с начавшимся бумом устной истории, когда новые технические возможности позволяют очень быстро и мобильно фиксировать воспоминания очевидцев на пленку. В 1980-е годы возникают мегапроекты, когда записываются сотни и даже тысячи свидетельств. Многим в то время кажется, что благодаря этим «голосам из хора» найден важный ключ к пониманию, а главное, к достоверной передаче исторической памяти. Самым большим достижением в этой киноработе со свидетелями стал фильм Клода Ланцмана «Шоа» (1985).

Но к концу 1980-х многие историки, отнюдь не отвергающие роль свидетелей, понимают, что на самом деле обращение к памяти – очень нелегкая задача. Попытка, особенно ярко проявившаяся в формате документального исторического телефильма, заменить историю памятью вызывает серьезные вопросы. Дело не в примитивной логике поговорки «Врет, как очевидец», а в проблемах интерпретации, работы с мифами и вытеснениями, наконец, с пережитыми травмами.

В поставленном на поток телеконвейера продукте все эти сомнения и сложности выносятся за скобки. Экспансия и девальвация свидетеля на экране стала приводить к тому, что исчезал исторический контекст, вытеснялись причинно-следственные связи. Возник вопрос: что – для понимания эпохи или анализа исторических событий – могут дать оборванные цитаты, перемежающиеся кинокадрами, происхождение которых к тому же весьма сомнительно? Можно ли, например, считать документальными кадры из фильмов Лени Рифеншталь? Или сюжеты из нацистских новостных кинопрограмм Die Deutsche Wochenschau?

Что нам в результате дают вырванные из контекста свидетельства – когда мы, например, узнаем из уст любящего внука, что его подписавший пакт Риббентропа – Молотова дедушка очень любил внуков. Что, лишенный служебного автомобиля, он ездил на городском транспорте к бабушке в больницу, а его главный шеф был в сущности несчастным человеком, с трудными детьми, которых ему пришлось воспитывать одному, потому что его жена погибла.

Формат, при котором свидетели заменили историков, оказался очень удобен для телеэкрана. Во многих случаях с их помощью факты подменяются чувствами и эмоциями, а достоверность обеспечивается их свидетельским статусом. Возник некий идеальный тип телесвидетеля, который своими высказываниями лишь подтверждает стереотипы и клише. Такой тип свидетеля постоянно появляется в отечественной документальной телепродукции, создаю­щей фальшивый образ благостной атмосферы брежневского застоя, или мифологические «документальные» портреты советских вождей сталинской эпохи. Пожалуй, чаще всего с помощью свидетельств медсестер, поваров, личных водителей создается откровенно бульварная продукция: «история», увиденная через замочную скважину.

Каждому, кто занимается проблемами исторической памяти, совершенно очевидно, что самый точный пример, показывающий ограниченность средств, которыми располагает свидетель, по-прежнему «Расёмон» Акиры Куросавы. Не случайно Сергей Лозница свои документальные фильмы и, главное, фильм «Блокада» (2005) строит целиком на хроникальных кадрах, отказываясь не только от говорящих голов, но и от закадрового комментария.

«Оттепель»

Телефильм как исторический источник

С начала 1980-х, после невероятного успеха телесериала «Холокост» (1979), все большую популярность у документальной продукции отвоевывают игровые телефильмы и телесериалы, в которых частная история изображается на фоне как бы реальных исторических событий. Говоря об отечественном опыте, здесь следует упомянуть огромный успех двух телесериалов 1970-х годов – «Семна­дцать мгновений весны» (1973) и «Место встречи изменить нельзя» (1979).
При этом оба фильма – и здесь проявился талант их создателей – никак не настаивали на своей исторической правдивости.

По мере того как телевидение и кино становятся основными медиаторами исторических событий, они начинают претендовать и на главную роль в формировании исторической памяти. Конечно, это не артикулируется столь прямолинейно их авторами и продюсерами, но мы видим, как исторические фильмы и телесериалы стремятся превратить зрителя в свидетеля происходящих на экране событий. Этот эффект возникает, когда фильм предъявляет себя как достоверный