Философия насилия и ненасилия. «Зло» и «насилие» в религиозно-философских концепциях Каково соотношение понятий зло и насилие философия

## * Зло происходит от добра, и от ничего другого, кроме добра, появиться не может. - лат.

Заметим сразу, что позитивность понимания относительности природы зла, насилия и деструктивности в религиозно-философской традиции во многом «снималась» неминуемым фатализмом в толковании процессов развития мироздания, где все процессы жизни связывались с неминуемой дематериализацией, понимались как движение навстречу неизбежному концу, и все это провозглашалось одной из наибольших тайн существования.
Вполне естественно, что характер понимания и интерпретации «понятия», категории зла и насилия в философско-религиозной традиции исторически изменялись и зависели от национальных, культурологических и других условий, в которых возникали различные концепции религиозно-философского сознания. В философии известного киевского мыслителя П.Могилы, например, подобные представления были обусловлены: его специфическим подходом к библейской традиции; особенностями национального самосознания того времени - «языческой демонологии» (она способствовала развитию тенденции персонификации библейских традиций); поисками определенного духовного синтеза, связанного с зарождением мировоззренческих идей барокко, в которых преобладали антитетичность и трагизм в мировосприятии и миропонимании. Вражда, злой помысел, зло олицетворялось в его произведениях в образе дьявола и всякой другой нечистой силы. Подробно эта плоскость его раздумий исследована, причем впервые в украинской историко-философской литературе, профессором В.М.Ничик в ее монографии «Петр Могила в духовной истории Украины» . Остановимся на этом подробнее.
В своей концепции П.Могила, отождествляя зло с дьяволом, так как это было и в предшествующий восточной философско-религиозной традиции, отрицал существование зла как соответствующей самостоятельной сущности, или же принадлежность последнего к эманациям Всевышнего. Дьявол в понимании П.Могилы, отмечает В.М.Ничик, «старается испортить и обратить во зло все Божье творение, все мироздание. Он вредит водам, земле, воздуху, травам, животным, и тем не менее первейшая его цель - человек... Он изображает дьявола прежде всего как отступника от божественной истины, носителя заблуждения и неправды, так как только таким способом он может завоевывать себе приверженцев среди людей и отвергнуть их от Бога» . Интересно появление мотива желания и саможелания человеческого существа как соответствующей предпосылки неправедных действий, зла и насилия: «Самовластие человека, - пишет Могила, - есть хотение, свободное и отрешеное и раждается от помышления, сиесть словесное, во еже действовати благое или злое, понеже словесным зданием (созданием. - В.Н.) подобает имети естество самовластное и употребляти тое свободно... в произволении коегождо есть, еже быти добру и чаду божию, или злу и сыну диаволю» .
На характер интерпретации и понимания проблем насилия и зла в философско-религиозной традиции влияли не только исторические, национальные и культурологические особенности. Определенные видоизменения в таких интерпретациях (при условии сохранения основополагающих факторов) обусловлены разными методологическими или методическими подходами. С этой точки зрения интересен анализ концепции зла и насилия у представителей религиозно-философской традиции ХХ столетия и, прежде всего, у интуитивиста Н.О.Лосского .
Понимание зла и насилия у Н.О.Лосского вытекает не из его метафизики, логики, или же гносеологического учения; оно вплетено, прежде всего, в его концепцию ценностей. Именно в его концепции мы находим непосредственную взаимосвязь между феноменом насилия и моральной парадигмой.
В целом Н.О.Лосский придерживается традиционных взглядов теодецеи, утверждая, что одной из его задач является разработка христианского миропонимания. Наличие зла в мире никоим образом не отрицает истинности религиозного знания о бытии и совершенстве Всевышнего. «...Существование зла в мире, - утверждает этот философ, - вовсе не есть доказательство того, что Бога, как абсолютно совершенного существа нет; наличие зла может вести только к предположению, что мир не есть творение совершенного Бога, однако и это предположение утратит свою вероятность, если удастся показать, как можно объяснить несовершенство мира при абсолютном совершенстве Бога» . Традиционное почитание православием учения о Святой Троице, по его мнению, открывает бесконечно ценный смысл, который выступает и завершением, и обоснованием всего нашего миропонимания как с теоретической, так и с практической точки зрения.
В своей работе «Ценность и бытие. Бог и царство божье как основа ценностей» Н.О.Лосский так осмысляет существование человека в мире: каждый из нас, поскольку создан Всевышним, имеет первоначальные качества, которые потенциально делают индивида «субстанциональным деятелем», вневременным и внепространственным, способным к творческой деятельности, благодаря которой можно свободно создавать свою жизнь, то есть проявлять себя в мире, предоставляя своей жизни временные и пространственные формы. Осознанность этой первичной природы заключается в том, что так называемый субстанциональный деятель наделяется способностью к целенаправленной деятельности: то есть способностью воплощать собственные устремления в соответствии с определенной целью, ценностью, которая свободно избирается и, со временем, превращается в жизненное кредо, жизненные задачи.
Именно эта первичная природа, по мнению Н.О.Лосского, создает для человеческого существа возможность быть в своей жизни причастным к существованию всего мира и бытия Всевышнего. Причем ценности всего мира открыты каждому человеку, любому «субстанциональному деятелю». «Всякое бытие, всякий процесс, все, что ни есть в мире, имеет ценность, положительную, если приближает к полноте бытия, или же отрицательную, если удаляет от полноты бытия» . Отсюда позитивность ценности интерпретируется Н.О.Лосским как качество объективности, общезначимости, а не субъективного, отдельного, исключительного. Наименьшее приближение к Всевышнему, по мнению русского философа, открывает его человеческому существу как абсолютно завершенное и всеобъемлющее Добро, как абсолютную полноту бытия, которое сама в себе несет смысл, оправдывающий такое бытие, предоставляет безусловное право на самоосуществление и приоритетность перед чем-нибудь другим.
Учение о положительных ценностях, то есть учение о Добре, помогает понять и смысл отрицательных ценностей. «отрицательную ценность, т.е. характер зла (в широком, а не этическом лишь значении), имеет все то, что служит препятствием к достижению абсолютной полноты бытия» , - отмечает Н.О.Лосский. Тем не менее, из этого не следует, что зло (например, болезнь, эстетическое безобразие, ненависть, предательство и т.п.) само в себе безразлично, поскольку их следствием выступает недостижение полноты бытия, и они являются по своей сути злом; как добро оправданно само в себе, так и зло есть нечто само в себе недостойное, заслуживающее осуждения; оно само в себе противоположность абсолютной полноте бытия как абсолютному добру. Как христианский философ, Н.О.Лосский утверждает, что в отличие от Абсолютного Добра, зло не является первичным и самостоятельным. Во-первых, отмечает он, зло существует только в тварном мире, но даже не в первозданной сущности, оно существует сперва только как свободный акт воли субстанциональных деятелей, а производно - как следствие подобного акта. Во-вторых, «злые акты» воли осуществляются под видом добра, так как всегда направлены на подлинную положительную ценность, однако в таком соотношении с другими ценностями и средствами достижения последней, что добро подменяется злом. В-третьих, осуществление отрицательных ценностей возможно только путем использования «сил добра». Такая «несамостоятельность» и «противоречивость» отрицательных ценностей, под которыми Н.О.Лосским понимаются и отрицательные действия индивида (насилие, война), в особенности заметна, по его мнению, в сфере «сатанинского зла».
В религиозной философии начала ХХ столетия распространенным было учение, в соответствии с которым зло делилось на три разновидности: «зло метафизическое», «зло моральное», и «зло физическое». Н.О.Лосский резко выступает против такого распределения. Ограниченность тварных существ не является метафизическим злом, утверждает он, и не обязательно связана со злом. В ней, по его мнению, нет ничего недостойного. Даже в своей ограниченности, каждая личность обладает способностью дополнить себя бытием других людей теоретически, путем интуиции, и практически, через любовь, симпатию и непосредственное соучастие в жизни других людей. Множество личных существ, переполненных любовью к Всевышнему, любовью, которая превосходит их собственную любовь к самим себе, достигают абсолютного единства, осуществляя «соборное творчество», и таким образом, существуя один в одном, и, главное, вместе с Всевышним, они деятельны в Божественной абсолютной полноте бытия.
Но отклонение от «правильного пути жизни», если своя жизнь начинается из преувеличенного внимания и любви к самому себе, а не Всевышнему, и другим созданным им существам, толкуется Н.О.Лосским как нарушение ранга ценностей бытия и определяется, как основное моральное зло, грехопадение тварного существа. Все последние разновидности зла и насилия выступают, по его мнению, лишь производными от этого основного морального зла - «зла себялюбия и эгоизма» .
Предпочтение себя другим существам трактуется в философии Н.О.Лосского как свободное проявление личности, не навязанное ей природою, или же объективным соотношением ценностей. «Объективно все тварные личности равноценны, а Бог - бесконечно ценнее всякой твари; поэтому личность, предпочитающая себя Богу и другим личностям, совершает акт свободы, приобретающей характер произвола. Бесчисленные печальные последствия, всевозможные бедствия и несовершенства возникают из этого основного нравственного зла, - утверждает Н.О.Лосский, - и все они естественно вытекают из нравственного зла, являются прямым выражением его сущности» . Человеческое существо, которое страдает от всякого бедствия и несовершенства, по мнению этого философа, не имеет никакого права обвинять в этом кого-нибудь: оно само создало свою печальную, полную страданий жизнь, злоупотребив своею свободою.
Любой из себялюбцев в той или иной мере вынужден страдать от раздвоения своей личности, пишет Н.О.Лосский. Ведь в каждой душе, даже если она не сознает этого, сохраняется идеал самоосуществления своей индивидуальности в гармоничном взаимодействии со всем миром в соответствии с рангом объективных ценностей и любви. Целостная личность, по его мнению, возможна лишь при условии выполнения или осуществления такого взаимодействия.
Себялюбец, утверждает Н.О.Лосский, понимает гармонию бытия и ценностей, выставляя на первый план свое «Я»: его любовь и желание распространяются лишь на мелкую часть мировой целостности, причем неминуемо в обезображенном виде; такое лицо отдает предпочтение или своей чувственной жизни, или своему влиянию на мир, или своему почетному расположению в нем, или сугубо своему личностному «Я». Все, что достигается на этом пути, не отвечает идеалу полноты бытия, которое скрывает его подсознание, и потому рано или поздно наступает момент истины и разочарования, которое вынуждает человеческое существо отвергнуть все достигнутое в минувшем, и отыскивать новые пути для самоосуществления в этой жизни. Подобная неудовлетворенность возникает не только после достижения этим индивидом поставленной цели, уже сама ее постановка имеет двойной характер. Он скрывает в себе амбивалентность отношения: с одной стороны, любовь, увлечение, страстное устремление, с другой - сомнение, колебание, предостережение. Такое раздвоение личности и выступает, по мнению Н.О.Лосского, неминуемым следствием отпадения от Бога и божественного идеала жизни в царстве Всевышнего.
Социальное зло и насилие, зло в международных отношениях также относится в этой концепции к производной от зла морального. «В международных отношениях государства часто проявляют безоглядный, циничный и, нередко, прямо преступный эгоизм. Война, может быть, даже не самое страшное из этих проявлений насилия одних народов над другими. Марксисты говорят, что войны суть следствие экономических отношений между государствами. В тех случаях, когда они правы, т.е., когда главным поводом к войне действительно выступают экономические интересы, мы имеем дело с одним из проявлений зависимости высших сторон жизни от низших, возникшей, как было уже разъяснено, вследствие обособления себялюбивых существ друг от друга, т.е., вследствие основного нравственного зла» .
В большинстве случаев, отмечает мыслитель, марксисты не правы. Чаще всего поводом к войне выступают не столько экономические потребности, сколько душевные пристрастия, властолюбие, пренебрежение добродетелями, которые присущи всем народам не менее, чем отдельным людям; конечно же, перед всем миром и своими гражданами правитель, начинающий войну, оправдывает ее не своими страстями, а какой-то другой потребностью или необходимостью: предупреждением нападения, которое будто бы угрожает существованию соответствующего сообщества, перераспределением ресурсов, несправедливо присвоенных другими государствами и т.п.
Сразу же заметим, что идеалистические представления Н.О.Лосского приобретают в современную эпоху особый вес; они как бы утверждают необходимость новых подходов к межгосударственным, межнациональным отношениям, отвечая наиболее современным требованиям «нового мышления», необходимость внедрения которого является настолько злободневной, насколько человечество искренне стремится избежать третьей мировой войны с применением термоядерного оружия и неминуемой гибели всей современной цивилизации.
Н.О.Лосский считал, что необходимо создать надгосударственную организацию, которая бы ликвидировала в корне саму возможность возникновения войны и установила бы наиболее рациональное экономическое сотрудничество народов. Человечество, по его мнению, этого до сих пор еще не может, а отчасти, даже и не хочет сделать (и не только из-за неизбежных сложностей, но и из-за эгоистического нежелания каждого отдельного государства в чем-то ограничить свой суверенитет, пусть и во имя всеобщего мира), вследствие взаимного недоверия, господствующего среди себялюбцев.
В своем концептуальном оформлении идеи Н.О.Лосского, органично связанные с проблемами насилия, войны и зла, скорее можно отнести к метафизике религиозного персонализма, чем к интуитивистской философии.
Различные социальные устройства создаются главным образом силами не отдельных индивидов, а общественного целого. Но последнее, в соответствии с метафизикой персонализма, является, в свою очередь, личностью, причем личностью, находящейся на более высшей ступени развития, чем каждое отдельное человеческое существо, составная часть этого целого. Несовершенство социального устройства, по Н.О.Лосскому, это следствие самолюбия не только конкретных, отдельных индивидов, но и этого «общего» «социального существа».
Отсюда и вытекает его оценка разнообразных насильственных действий преступного характера. Злое желание преступника ни в какой мере не может быть оправдано недостатками, или же несовершенством общественного устройства, утверждает философ. В данном случае Н.О.Лосский следует традициям религиозно-философского мышления Ф.М.Достоевского, творчеству которого он в свое время посвятил специальное исследование . Высокомерие, властолюбие, ревность, сластолюбие приводят к драматическим событиям и способны подтолкнуть человека к преступлению в любом обществе. Равно как и любовь к абсолютным ценностям, истине, красоте, святости и т.п. вдохновляет человека на бескорыстное служение обществу, на самопожертвование. Во всех основных страстях, устремлениях и соответствующем устройстве человеческой души, всегда происходит борьба за ценности: эта борьба доброго и злого осуществлялась и всегда будет осуществляться в любом обществе, и нужно понимать, что любые формы общественной жизни в будущем смогут внести лишь незначительное улучшение в условия существования человека, а наряду с этим обязательно будут появляться и любые другие, новые проявления зла.

Е.К. Краснухина

Слово насилие однокоренное со словом сила. Насилие и есть факт наличия и применения или проявления силы. И если на вопрос - как вы относитесь к насилию? - в общем-то, напрашивается отрицательный ответ, то на вопрос - как вы относитесь к силе? - ответ видится не таким уж однозначным. Ибо силе противоположно бессилие, а не мораль или добро. И если сила есть зло, то уж и бессилие не есть ценность положительная.

«Я не люблю насилья и бессилья», - пел когда-то Владимир Высоцкий. И его словами мы можем сформулировать значимую философскую проблему. Этими двумя ситуациями - наличия и применения силы, а также ее отсутствия фактически исчерпываются все возможные жизненные ситуации, особенно складывающиеся в обстоятельствах форсмажорных. Насилие можно анализировать, с одной стороны, в контексте форм и методов образования и воспитания, а с другой - как одну из тем или сюжетов размышления, как важнейший предмет всякого мировоззрения.

Проблема насилия разрешима не с позиции моралистической философии, а с позиции философии жизни. Жизнь и есть некий силовой процесс, постоянное столкновение с чужой силой, а также проявление собственной силы или бессилия сопротивляться злу.

В 1925 году русский философ Иван Ильин опубликовал книгу под названием «О сопротивлении злу силою». В современном мире террористических актов и антитеррористических операций, о которых принято грустно шутить, что они всегда проводятся без наркоза, философия Ильина оказывается предельно актуальной.

Философы часто описывают жизнь как силовой процесс, но делают это по-разному. Европейская философия Ницше - это философия силы, ее синонимичности жизни, ее невинности и моральной неподсудности, приоритетности и элитарного превосходства наступательной агрессивности по сравнению с пассивностью, слабостью, нежизнеспособностью. Русская идея Ивана Ильина не конституируется по ту сторону добра и зла, как ницшеанство. Она представляет собой редкое сочетание философии необходимости применения силы и философии религиозно понятой морали. Каким образом достигается это сочетание?

Виктор Гюго говорил: для меня не важно, на чьей стороне сила, для меня важно, на чьей стороне право. Вне европейского правового менталитета по-русски это формулируется так: не в силе Бог, а в правде

Звучит красиво и пафосно. Но все же хочется отстаивать и принципиальную важность вопросов: На чьей стороне сила? Чья возьмет? Кто победит? Право, правда, добро, справедливость или зло, произвол и несправедливость? Какая из этих двух противоборствующих сторон окажется сильнее, а какая слабее? Вопросы это не риторические, а имеющие острый практический характер. Ведь мы не стремимся к бессилию добра, к поражению правого дела.

Быть сильным трудно не только по причинам слабости воли и характера. Быть сильным трудно по соображениям морального плана. Сила морально небезупречна и выбор силы есть всегда выбор вины.

Сложность жизни - это всегда сложность выбора. Во-первых, мы делаем выбор между стратегией силы, а, следовательно, актами ее применения и стратегией ненасилия, возможной слабости. Насильник или вечный лузер? Согласитесь, что выбор не из приятных. Во-вторых, мы выбираем саму позицию, сторону в борьбе, на которой проявим свою силу или ее неприменение.

«Жить - значит становиться под какой-то стяг и занимать боевую позицию», - писал испанец Ортега-и-Гассет. Жизнь требует мужества, вовлеченности, ангажированности. Мы участвуем в жизни в той мере, в какой принимаем ее жесткие дилеммы. Свобода выбора заключается не в многообразии его желанных, безболезненных, идеальных вариантов. Однажды политолог, выступающий на одном из петербургских университетских симпозиумов, выразил весьма расхожее сомнение в возможности свободного политического выбора в современном российском обществе. Логика его сводилась к тому, что среди лидеров, кандидатов, программ реформирования нет безупречных. Он формулировал это так: настоящей свободы нет, так как нам предлагают выбирать между чумой и холерой. Один из участников дискуссии среагировал мгновенно: Мы выбираем холеру! Тут есть предмет выбора! Философская мудрость заключается в том, что жить - значит находиться в постоянной готовности выбирать между чумой и холерой. Это и есть настоящая свобода, настоящая жизнь и настоящий выбор. И выбор этот должен быть не только правильным, но и решительным. Если мы быстро не выберем иметь дело с холерой, то может наступить чума - беда худшая. А мы будем в этом виновны. Этот примечательный эпизод столкновения мнений демонстрирует, что одни и те же обстоятельства можно интерпретировать и как предмет ответственного выбора для одних людей и как предмет безответственного каприза для других.

Если жизнь - борьба, а это наше излюбленное ее определение, то, очевидно, что борьба эта всегда должна быть борьбой за что-нибудь и против чего-то. Иначе невозможна энергетика жизни, ее активизм. Во многих случаях это означает необходимость выбора одной из двух

Противодействующих сторон, невозможность третьей стороны медали - позиции свободного парения над схваткой и нравственного осуждения противоборствующих действий как небезупречных. Попытка выбрать мнимую невинность есть бегство от неумолимости жизни. Бывает, что позиция силы оказывается гораздо достойнее и мужественнее позиции морального негодования по поводу ее применения. Припоминается десятилетней давности атмосфера октября 1993 года. В августе 1991-го во время первого и более бескровного путча большинство жителей, если не всей России, то столичных мегаполисов, проявляли активную причастность происходящему столкновению политических лагерей. Она выражалась в определении своей позиции и готовности ее защищать с риском для жизни. Октябрьские дни путча 1993 года заполнили эфир наших СМИ бесконечно однообразными интервью с множеством известных людей, общая тональность которых сводилась к осуждению обеих сторон как применяющих силу, к вынесению себя вне социально-исторического конфликта и даже к прямой формулировке шекспировского принципа «чума на оба ваши дома». Этот искус моральной чистоты, невинности и воздержания очень силен именно в интеллигентской среде, то ли настроенной либерально и правозащитно на западный манер, то ли продолжающей российскую традицию толстовства.

В связи с этим следует активизировать полифоническое наследие русской нравственно-политической мысли, всю ее неоднозначность, проявившуюся в полемике Ивана Ильина с Львом Толстым.

Ильин квалифицировал толстовскую идею непротивления злу силой как «утонченный моральный эгоцентризм». Утонченный и моральный, потому что это путь индивидуального нравственного самосовершенствования, даже готовность жертвовать собой ради спасения других людей. Короче, способность совершить любой нравственно достойный поступок. А эгоизм, потому что альтруизм, самопожертвование, самоотречение и самозабвение, составляющие сущность любви, осуществляются в нравственной практике толстовства не безгранично. Подлинный адепт толстовства способен ради любви к другому человеку и его спасения от насилия только на меньшую жертву - своей жизнью, но не на большую - своей праведностью или безгрешностью.

Известный американский роман Вильяма Стайрона «Выбор Софи», экранизированный с Мерил Стрип в главной роли, моделирует ситуацию подобного рода. Во время второй мировой войны немец фашист делает женщине, прибывшей в концентрационный лагерь с двумя детьми, следующее предложение. Либо обоих ее детей, как и всех прочих, отправят на уничтожение, поскольку к работе, в отличие от взрослых, они не пригодны, либо одному из них все же сохранят жизнь. Чудовищное условие возможности спасти жизнь одному ребенку

Заключалось в том, что мать должна была сама выбрать и указать того из двух, кто должен был теперь уже по ее воле отправиться умирать. Это даже страшнее, чем выбор между чумой и холерой. Предлагается соучастие во зле, в преступлении, в насилии, соучастие в убийстве не врага в порядке самообороны, а собственного ребенка. Отказаться можно - это же свободный выбор - но меньшая цена за спасение хоть одного их любимых существ в этой критической ситуации заплачена быть не может. Да, жестоко, чудовищно, немыслимо, нестерпимо. Но встать вне сложившихся обстоятельств уже невозможно. Остается только делать выбор между детьми или отказаться выбирать, что тоже окажется решением, за которое придется нести ответственность. И героиня романа, имеющая протопит в реальной жизни, выбирает жизнь старшего из двух. А в творчестве Толстого анализа подобных обстоятельств мы не найдем, эта не та перспектива, с которой он рассматривает человеческие отношения.

В чем заключается антиэгоистический характер философии борьбы со злом силою Ивана Ильина? Как философия любви превращается в философию применения силы? Выбор делается не в пользу собственного блага, а в пользу блага другого человека. Торг, как говорится, в таких случаях неуместен. Речь идет не о нравственной калькуляции: из двух зол лучше выбрать меньшее. Речь идет об альтруистическом предпочтении спасения физической жизни другого человека за счет гибели собственной нравственной безупречности.

Беда идеала белых одежд и чистых рук не в недостатке красоты, а в утопичности идеи нравственной стерильности. В реальной жизни постоянный выбор третьей стороны медали лишен смысла. Жизнь сложна тем, что выбирая между возможностями мы чаще выбираем не между добром и злом, грехом и праведностью, а выбираем между одним злом и другим, между виной противления злу силой и виной попустительства, потакания ему непротивлением. Недаром существует и действует юридический принцип преступного бездействия. Возвращаясь к сюжету Стайрона, предположим, что его героиня отказалась бы выбирать между своими детьми, кому из них жить, а кому умереть. Избежала бы она в таком случае соучастия во зле? Нет, она не спасла бы ни одного из детей, ни свою собственную нравственную чистоту. Просто мера и форма ее вины была бы другой. Она заключалась бы в недостаточном нравственном самопожертвовании.

Только сильный человек способен взять на себя зло, применить силу и испытывать при этом чувство вины. Слабый будет искать себе оправдания. Героиня Стайрона, не зная ничего о дальнейшей судьбе спасенного ею сына и не имея, тем самым, никакого подтверждения оправданности своего поступка, покончила жизнь самоубийством через

Несколько лет после окончания войны. В таком логическом завершении ее жизни не следует видеть признак слабости. Скорее это следует расценить как проявление внутренней силы давать совершенному нравственную оценку, не адаптированную к обстоятельствам. Так философия, доказывающая неизбежность соучастия в насилии, оказывается философией вины, а не невинности борьбы за спасение других людей.

Нет нужды надеяться для того, чтобы действовать, чтобы что-то предпринимать, говорил Жан Поль Сартр. Эту мысль можно перефразировать - нет нужды в моральном оправдании действия для того, чтобы его совершить, предпринять. Это означает не отказа от морали, а напротив, настаивание на строгости ее критериев. Аморально как раз переименование зла в добро, преступления в подвиг, осуществляемое ссылкой на целесообразность, необходимость поступка. Такое переименование широко практикуется апологетической политической идеологией, воспроизводящей старую формулу «цель оправдывает средства». Русский философ Владимир Соловьев сын известного историка говорил, что государство не обещает установления рая на земле, оно лишь стремится воспрепятствовать установлению ада. Государственное легальное насилие, доведенное до применения высшей меры наказания, не есть высшая справедливость и высшее райское добро, а есть лишь вынужденное зло как меньшая мера ада. Пора бы по достоинству оценить слова отечественного мыслителя и научиться относиться к государству без традиционного российского максимализма - то есть не видеть в нем ни высшей святости, ни абсолютного зла.

В любой жизненной ситуации надо сделать правильный выбор и он не будет невинным. О человеке, идущем путем силы в борьбе со злом, Ильин говорит, что он «не праведен, но прав». Из сказанного можно сделать нетривиальный вывод: правота не есть невинность и невинность не есть правота. Религиозно понятое призвание человека в борьбе со злом именуется как «путь православного меча». Все ассоциации с крестовыми походами или православным джихадом будут напрасны. Философия не занимается оправданием зла или сакрализацией насилия. Попытки терминологически разграничить «плохое» и «хорошее» применение силы происходят постоянно. Комментируя на ОРТ события октября 1993 года, Николай Сванидзе сформулировал свою мысль так: злу свойственна агрессия, а добро обладает силой. Публикуя свои размышления о последствиях теракта 11 сентября 2001 года, Владимир Войнович назвал свою статью «Сила против насилия». Да, сложность проблемы заключается в том, что сила может быть применена противоположными борющимися сторонами, она может оказаться и на стороне добра и на стороне зла. Однако всякое применение физической силы - это всегда насилие, пусть даже вынужденное или необходимое.

Чем же тогда одни люди, совершающие акты применения силы, отличаются от других? Террористы, революционеры, многие бандиты с идеологией верят, что они исповедуют священное насилие ради великой цели. Подрывник-смертник, осуществляя теракт, надеется попасть прямо в мусульманский рай. Моральный человек, напротив, никогда не думает, что он делает добро, применяя силу и полагая это правильным. С одной стороны, оттого, что насилие применено на стороне добра, а не зла, добро не перестает быть добром. Но с другой стороны, и насилие не перестает быть насилием оттого, что оно применено на стороне добра. Чем можно оправдать насилие? Ничем. Однако философия учит, что иногда совершение актов применения силы необходимо и достойно, хотя им и нет оправдания.

Первый аргумент в пользу применения силы при сопротивлении злу прост и очевиден. Хотя изложенные в нагорной проповеди Иисуса Христа методы любви, прощения, немстительности и ненасилия совершеннее и предпочтительнее, они не оказываются действенными и эффективными во всех случаях. Всегда лучше решить проблему без насилия, но не всегда это возможно. В конфликтах современного мира хорошо известна ситуация, когда, как говорится, переговорный процесс заходит в тупик.

Другой аргумент в пользу необходимости силового пресечения насилия связан с наличием во всяком зле и преступлении двух граней - опасности индивидуальной и общественной. Христианское прощение нанесенной мне обиды, немстительность по отношению к тому, кто причинил мне зло, возможны, хотя и рискованны рецидивом преступления. Если человек не пожелал сам стать насильником в ответ на насилие, ему, возможно, придется подставлять другую щеку для нового удара. Но даже в Евангелии нигде не говорится, что мы имеем право, а тем более нравственный долг, подставить насильнику чужую щеку. А именно такими вероятнее всего и будут общественные последствия сугубо милосердного отношения к нашему личному врагу, непресечения его деяний силою. Не отвечая насилием на насилие, я берегу свою собственную нравственную чистоту, хотя и рискую стать жертвой повторно. Однако беречь и спасать, кроме самого себя, надо и окружающих. Это тоже наш нравственный долг.

4 апреля 1866 года Дмитрий Каракозов стрелял в Александра II, о чем свидетельствует памятная доска на знаменитой решетке Летнего сада. Покушение было неудачным и арестованный террорист написал прошение о помиловании на имя того верховного лица, которое он намеревался убить. Ответная резолюция царя гласила: как христианин я прощаю, а как государь я простить не могу. Является ли такое решение непоследовательным? Может ли государственная политика руководствоваться

Только христианским принципом любви к своим врагам? Очевидно, что нравственная ответственность христианина перед своей совестью и Богом и социальная ответственность гражданина или политика перед другими людьми не совпадают. Не совпадают, но и не являются несовместимыми.

Зло двулико еще и в том смысле, что оно распадается на злобные чувства, преступные намерения, агрессивные душевные состояния и на их реализацию в поступках, а также их последствиях для окружающих людей. То есть имеет внутреннюю и внешнюю форму. Слова Раскольникова из романа Достоевского о том, что он не старуху процентщицу убил, а душу свою бессмертную погубил, как раз и демонстрируют дуализм всякого преступления. Эта двуликость зла является третьим аргументом в пользу силовых методов борьбы с насилием. Конечно, против душевной порчи любая физическая сила абсолютно бессмысленна. Нельзя насильно заставить человека не испытывать ненависть и злобу. Однако силой можно помешать преступнику привести в исполнение его человеконенавистнические намерения. Обольщаться не следует, только внешняя форма зла победима силой, но и это уже немало.

Внутренняя и внешняя ипостась зла значимы не только в отношении преступника, но и в отношении мстителя, борца со злом, правозащитника. Применение оружия, «путь меча», конечно же, есть вступление в сферу внешнего зла. Выражение «будут приняты адекватные меры» и означает, что против насилия будут обращены его же собственные методы и средства. Однако внутренняя мотивация именно силовых действий должна быть очищенной от злобы, ненависти, жажды мести и крови. Чтобы можно было сказать, как Александр II, «it’s only business, только дело, ничего личного».

Постоянное участие Владимира Добренькова - декана факультета социологии МГУ, отца жестоко убитой дочери, - в многочисленных публичных дискуссиях и ток-шоу по проблемам отмены или сохранения смертной казни в России вызывает некоторое недоумение. В качестве кого он выступает: беспристрастного эксперта по социальным вопросам или убитого горем отца, имеющего личные счеты к преступному миру? Чужое горе вызывает сочувствие и уважение, но истину от горя отделить очень трудно, а вывести ее из ненависти и просто невозможно. Вот что писал по этому поводу русский философ Семен Франк в книге под названием «Смысл жизни»: «Чем меньше личной вражды в душе сопротивляющегося и чем более он внутренне простил своих личных врагов, тем эта борьба его будет, при всей ее необходимой суровости, духовно вернее, достойнее». В словах Иисуса Христа «не мир принес я вам, но меч» обычно видят какое-то противоречие заповедям любви даже к врагам из его же нагорной проповеди. Однако, заповеди любви

Можно понимать не как закон, запрещающий или указующий определенные внешние действия, а только как указание на необходимость достижения правильного внутреннего душевного строя. И тогда внутреннее немстительное милосердие и беззлобное человеколюбие оказываются совместимыми с внешним жестким применением силы, препятствующим совершению зла.

Хельсинкский или стокгольмский синдром тоже вещь не слишком разумная. Всегда понятны трагические чувства заложников и их родственников. Но понятно и то, что важные политические решения иногда должны приниматься не на основании этих чувств, а им вопреки. Может быть, это жестоко. Но в разумности и справедливости есть неизбежный элемент жестокости. Трудно преодолеть мстительную ненависть. Еще труднее руководствоваться разумом, а не одной только жалостью и сочувствием. Хотя это может оказаться необходимым для спасения, причем, не только себя, но и других.

Вывод очень серьезен: роль спасителя, быть может, еще более трудная и страшная, чем роль заложника. Поскольку в ходе антитеррористических акций происходит некий перехват инициативы. Если власть пассивно не оказывает силового сопротивления, то возможные жертвы будут вменены в вину террористам, а если предпринимаются силовые меры к спасению заложников, то возможные жертвы будут уже вменены в вину спасателям. Их не поблагодарят за спасенных, а обвинят в смерти погибших. Такова логика ситуации, что мы и наблюдали в оценках штурма захваченного террористами Театрального центра на Дубровке в Москве.

Другим примером трагического характера сопротивления злу силою является принятое американским президентом Джорджем Бушем решение сбить ракетой четвертый из захваченных террористами 11 сентября 2001 года самолетов. Тот, что имел целью врезаться в здание Капитолия в Вашингтоне, в котором размещается конгресс США, и упал, потерпев крушение в штате Пенсильвания, из-за сопротивления террористам, оказанного пассажирами лайнера. В силу обстоятельств приказ сбить самолет так и не был приведен в исполнение. Однако приказ был отдан, решение было принято. Решение жесткое, но спасительное. Неспособность принимать такие решения и нести за них нравственную ответственность губительна.

Сила это не только возможность насилия, но и компонент добра и любви. Любовь это всегда стремление творить добро тому, кто любим. А сильная любовь это не губительная страсть, а способность это добро причинять. «Всякая великая любовь, - писал Ницше в книге «Так говорил Заратустра», - выше всего своего сострадания». Притяжательное местоимение своего указывает на то, что любовь не стоит вообще

Вне сострадания, а оказывается способной преодолеть заключенную в ней самой жалость. Любовь может потребовать от нас встать выше жалости, что и делает ее страшнее смерти.

Ницшеанская философия говорит о двух видах любви - любви-силе и любви-слабости. Они различаются как женская роль сестры милосердия и мужская функция врача хирурга. В первом случае любовь синоним жалости, которая облегчает боль и страдания, во втором - любовь синоним силы, жестокой способности причинять боль. И то, и другое любовь, а не ненависть, только проявленная в разных ее ипостасях. Женская любовь, замешанная на слабости, оказывается добротой, а мужская хирургическая любовь имеет целью не проявление собственной доброты, а деятельное преследование блага того, кому оказывается помощь. Жалость - это паралич такого действия как ампутация. Проявление жалости может оказаться губительным для здоровья и жизни, а проявление безжалостности может спасти человека. Доброта и добро только грамматически родственны, в жизни они могут оказаться альтернативными формами человеческих отношений.

В известном романе «Невыносимая легкость бытия» Милан Кундера говорит о своем герое: «Слабость Франца называется добротой». Доброта - это единственно возможное проявление любви слабого человека, добро - проявление любви сильного. Разумеется, мы нуждаемся и в том, и в другом. Интересно, что русский религиозный философ Семен Франк признавал ценность антихристианского тезиса Ницше о важности любви, способной преодолеть жалость. Это давало ему возможность подвергнуть сомнению аксиоматичность мысли Достоевского о том, что весь прогресс человечества не стоит одной слезы ребенка. Любая мать знает, что ради физического и душевного блага ребенка она должна быть готова пожертвовать его удовольствием. Ни лечение, ни воспитание, ни спасение не бывают совершенно безболезненными, причиняющими только наслаждение. Неготовность проявить силу и принуждение или причинить боль есть неготовность любить.

Решение нравственных и политических проблем часто связано с ответами на вопросы: Хватит ли у нас силы применить силу? Или хватит ли у нас силы вынести то, что в экстремальной ситуации мы проявили бессилие?

Проблема соотношения насилия и ненасилия в человеческой жизни чрезвычайно сложна, поскольку она затрагивает все аспекты существования индивида и того общества, в котором он живет. Взаимоотношения людей предполагают сотрудничество. Если оно налажено в соответствии с этическими предписаниями, то насилию нет места. Моральные субъекты взаимодействуют между собой не по праву силы, а на основе согласования своих ценностных предпочтений.

Впервые тезис о ненасилии был сформулирован более трех тысяч лет тому назад в древнеиндийских гимнах. Принцип ненасилия занимает важное место в Ветхом и Новом Завете. Древнееврейский пророк Моисей передает одну из десяти заповедей Бога: "Не убий". Иисус Христос отвергает древнее правило "око за око, зуб за зуб" и предлагает подставить ударившему тебя по правой щеке еще и левую. До Христа учили ненавидеть врагов, он же предлагает их возлюбить так же, как и своих ближних. В русской философии идею непротивления злу насилием энергично проповедовал Л. Н. Толстой. Он видел в этой идее конкретизацию постулата любви к Богу.

Интересный анализ соотношения насилия и ненасилия в современном обществе дает А. А. Гусейнов. Понятия насилия и ненасилия, пишет он, надо рассматривать в широком контексте борьбы добра против зла, борьбы за социальную справедливость и человеческую солидарность. Большинство философских и религиозных учений признает насилие злом. Теории, включающие насилие в позитивный контекст человеческой деятельности, как правило, не опускаются до апологии насилия. Марксизм, например, в котором содержится известная романтизация насилия, проводит различие между разными формами насилия (справедливые и несправедливые войны), рассматривает его в затухающей перспективе, постулируя идеальное состояние общества, при котором не будет насилия.

В определении понятия насилия существуют два подхода, один из которых можно назвать абсолютистским, другой – прагматическим. Согласно абсолютистскому понятие насилия имеет резко выраженную негативную окраску. Оно употребляется в очень широком значении, включающем все формы физического, психического, экономического подавления и соответствующих им качеств, таких как ложь, ненависть, лицемерие и т.д. При этом подходе насилие практически прямо отождествляется со злом вообще. Тут возникают, как минимум, две трудности: во-первых, снимается проблема объяснения насилия, возможности его конструктивного использования в случае необходимости; во-вторых, отрицание насилия выглядит как абстрактная моральная программа, плохо согласующаяся с реальной жизнью.

Прагматический подход ориентируется на ценностно нейтральное и практическое определение насилия, отождествляет его с физическим и экономическим ущербом, который люди наносят друг другу. Так, насилием считается убийство, ограбление и пр. Тем не менее прагматический подход позволяет ставить вопрос о возможности использования насилия в определенных ситуациях.

Обычный взгляд на эту проблему состоит в том, что в малых дозах насилие оправдано. Особенно в тех случаях, когда малое насилие предотвращает большее насилие, которое к тому же никаким иным способом предотвратить невозможно. Но не существует никакой единицы измерения насилия. Проблема становится особенно безнадежной, когда речь идет об упреждении насилия. Толстой говорил, что пока насилие не совершено, никогда нельзя с абсолютной достоверностью утверждать, что оно будет совершено, и потому попытки оправдать одно насилие необходимостью предотвращения другого всегда будут логически уязвимыми и нравственно сомнительными. Насилие невозможно сосчитать, измерить, даже если его можно было бы охватить чисто внешним образом.

Трудности, связанные с определением насилия, можно преодолеть, если рассматривать насилие в сопоставлении с таким понятием, как "свободная воля " и как одну из разновидностей властно-волевых отношений между людьми. Власть в человеческих взаимоотношениях можно определить как принятие решения за другого, умножение, усиление одной воли за счет другой. Насилие есть один из способов, обеспечивающих господство, власть человека над человеком. Насилие – это принуждение и такой ущерб, которые осуществляются вопреки воле того или тех, против кого они направлены. Насилие есть посягательство на свободу человеческой воли. Такое понимание насилия не ведет к простому отождествлению его с властью. Насилие как определенную форму общественного принуждения необходимо отличать от инстинктивных природных свойств человека: агрессивности, воинственности, плотоядности, а также от других типов властных отношений, в частности патерналистского и правового.

Проблема оправданности насилия связана не вообще со свободой воли, а с ее нравственной определенностью в качестве доброй или злой воли. Когда говорят об оправданности насилия, то обычно рассматривают только один аспект – против кого оно направлено. Но не менее важна и другая сторона – кто бы мог, имея достаточные основания, осуществить насилие, если бы мы признали, что в каких-то случаях оно вполне оправданно. Ведь недостаточно решить, кто может стать жертвой. Надо еще ответить, кто достоин стать судьей.

Проблема возникает из-за того, что люди не могут прийти к согласию по вопросу о том, что считать злом, а что – добром, не могут выработать безусловные, всеми признаваемые критерии зла. И в этой ситуации лучше всего признать абсолютной ценностью саму жизнь человека и вообще отказаться от насилия.

Право на осуществление насилия могла бы иметь абсолютно добрая воля, а оправданием его применения могло бы стать то, что оно направлено против абсолютно злой воли. Однако человеческая воля не может быть ни абсолютно доброй, ни абсолютно злой. Абсолютно добрая воля невозможна, в силу парадокса нравственного совершенства. Абсолютно злая воля невозможна, потому что такая воля уничтожила бы саму себя.

"Ненасилие – этический принцип, согласно которому границы морали (нравственности) совпадают с отрицанием насилия; постнасильственная стадия борьбы с социальной несправедливостью". Ненасилие исходит из убеждения в самоценности каждого человека как свободного существа.

Одно из часто повторяемых возражений против ненасилия как исторической программы состоит в том, что оно исходит из слишком благостного и потому нереалистического представления о человеке. В действительности это не так. В основе ненасилия лежит концепция, согласно которой человеческая душа является ареной борьбы добра и зла. Как писал Мартин Лютер Кинг, "даже в наихудших из нас есть частица добра, и в лучших из нас есть частица зла". Считать человека радикально злым – значит незаслуженно клеветать на него. Считать человека бесконечно добрым – значит откровенно льстить ему. Должное же ему воздается тогда, когда признается моральная двойственность человека.

Из постулата свободы воли человека вытекают как минимум два важных этических вывода. Первый – человек открыт добру и злу. Второй – нельзя ответить на вопрос, что такое человек, не отвечая одновременно на вопрос о том, что он должен делать.

Ненасилие как философская позиция и нормативная программа делает акцент на доброе начало в человеке, на то, чтобы усиливать его путем культивирования. Этим оно существенно отличается от насилия, как и в целом от властных отношений, которые направлены прежде всего на то, чтобы ограничивать, блокировать разрушительные проявления человеческой свободы. Ориентируясь на добро, сторонники ненасилия тем не менее понимают, что моральная двойственность человека является неустранимой основой бытия человека. Основная установка ненасилия – исправить отношения, превратить врагов в друзей, сделать так, чтобы предшествующее зло не стало абсолютной преградой для последующего сотрудничества.

Вопрос о соотношении насилия и ненасилия в жизни общества связан с проблемой социальной справедливости. Ответное насилие и активное ненасилие, говорит А. А. Гусейнов, – разные ступени, стадии зрелости человеческих усилий, направленных на борьбу за социальную справедливость. Ответное насилие пользуется для этой цели неадекватными средствами и в лучшем случае может рассчитывать на ограниченный и внешний успех, но оно не выводит за пределы насилия. Даже если признать, что насилие может вести к справедливости, то это вовсе не значит, будто оно само является справедливым делом. В то время как ненасилие направлено на устранение не только результатов несправедливости, но и их внутренних оснований, оно разрывает цепь насилия, поднимает человеческие отношения на другой уровень.

В реальном историческом процессе ненасилие, скорее, превалировало над насилием, было преобладающей тенденцией. Если бы это было не так, то человечество наверное уже не существовало бы. Человеческое бытие возможно лишь в той мере, в какой ненасилие превалирует над насилием. Однако такой благоприятный для человечества баланс ненасилия и насилия не является законом, раньше он в значительной мере был гарантирован слабостью разрушительных средств. Сейчас же нависшие над человечеством глобальные опасности – ядерная, экологическая, демографическая, антропологическая и другие – поставили его перед роковым вопросом: или оно откажется от насилия, "этики вражды", или вообще погибнет. Философия и этика ненасилия сегодня уже не являются делом индивидуального выбора, они приобрели в высшей степени актуальный исторический смысл.

Борис Капустин «Критика политической философии Избранные эссе» М., Издательский дом «Территория будущего» 2010. -Работа «К понятию политического насилия»

Каково соотношение насилия и политики, насилия и разума?

«По отношению к категории политики насилие является не акциденцией, а составляющей ее субстанции. … Иными словами, политика насильственна всегда, хотя средства насилия, формы и цели их применения могут варьироваться в зависимости от характера политического контекста»

В рамках рационалистической традиции разум несовместим с насилием (и это вечное противопоставление ложно): «их отношение можно передать формулой «где и в той мере, в какой правит разум, там и в такой нет места насилию - и наоборот». Этой формуле следует противопоставить другую: «способность осуществить насилие („править“) конституирует нечто в качестве разума, равно как и ту его противоположность (неразумие, преступление, зло…), насилие над которой представляется «разумным»». --- то есть в этом взаимополагании обе стороны (и разум, и насилие) только получают свою определенность». Благодаря насилию разум истериоризируется и контекстуализируется, но из-за этого разум не становится орудием насилия (как считают постмодернисты и франкфуртская школа), а для каждой ситуации материализация разума в насилии, может быть рассмотрена с точки зрения того, несет ли она освобождение от определяющих данный контекст форм угнетения и несправедливости, даже если неизбежной платой за это оказывается возникновение новых таких форм. Невозможность в истории «чистого царства разума» (без насилия) не должна приводить к равнодушию и презрению борьбе разума с неразумием.

«Политика есть исторически конкретное отношение разума и насилия, и в этом смысле она есть конфликт и никогда «окончательно» не разрешимое противоречие». «противоречие политики: насилие господствующего разума способно порождать разумное насилие сопротивления» - -это противоречие и движет обществом (пока политика не превратилась в технологию управления)

Полемика Капустина и Гусейнова относительно понятий «насилие» и «ненасилие».

Гусейнов определяет насилие как «узурпацию свободной воли». Поскольку для этики «свободная воля» и есть (нравственно) разумное в человеке и в то же время «субстанция» морали, постольку «насилие… не может быть вписано в пространство разума и морали», а ненасилие есть содержательное определение добра и потому - «синоним этики»³.

Проблемы с этими суждениями состоят в следующем: должна быть воля и она должна быть свободна. Способность иметь свободную волю формируется только принуждением. Самозаконодательство как реализация воли предполагает определения кто есть «я» и кто есть «мы---- отграничение «себя» от других, кому этот закон не дается. Самоопределяясь, мы устанавливаем «иных себе». «у «иных» - в отличие от «нас» - нет разума, а потому они не могут самоопределяться и устанавливать эту границу. Ее создаем только «мы» против «них»». Мы - разумны, они – нет ---оккупация «нами» «их» пространства есть благороднейшее дело распространения разума и представляет собою, строго говоря, не насилие, а лишь применение «легитимной силы» против «хищных зверей».

«Ненасилие» может выглядеть содержательным определением добра и быть «синонимом этики» лишь в рамках самой теоретической этики, своеобразие предмета которой и определяется абстрагированием от тех условий действительности свободной воли, о которых мы только что рассуждали. Ганди: ненасилие – моральный эквивалент войны (Добром ненасилие может быть исключительно в том случае, если оно обладает силой устранять существующие структуры насилия)

Как соотносятся понятия «ненасилие» и «непротивление»?

Ненасилие как политическое понятие не может быть синонимом

непротивления. Махатма Ганди определил ненасилие как «моральный эквивалент войны»⁵. Добром ненасилие может быть исключительно в том случае, если оно обладает силой устранять существующие структуры насилия (угнетения, дискриминации и т. д.). в этой «войне» насилие осуществляется в формах, «эквивалентных» морали. Это означает, что они не только имеют моральную санкцию, но и включают в себя определенные «универсалистские» моральные принципы⁶. («Эквивалентность» некоторых форм насилия морали - едва ли более парадоксальная идея, чем «легитимное насилие» как насилие, соответствующее разуму, противоположному насилию по определению).Разве не был, к примеру, насилием над англичанами организованный Ганди эффективный бойкот английских товаров как метод прямого экономического давления с целью достижения политических результатов?

Каково соотношение насилия и свободы, насилия и Закона, насилия и морали?

Насилие + свобода: Если в истории есть свобода и даже местами и временами бывает демократия, то это происходит только потому, что присутствующий в истории и демократии разум формируется не вполне разумно,т. е. не в соответствии с разумными планами каких-либо участников политики, которые, осуществись они полностью, дали бы (и нередко давали) узурпацию.+ прерывание логики истории и есть свобода

насилие + закон: самозаконодательство –устанавливаем закон разграничивая себя от других ---разумно и законно проявлять насилие к другим, которые, строго говоря, вообще не люди тк не признают установленный закон

насилие + мораль: насилие как моральный эквивалент войны по Ганди. Мораль как основа поддержания человеческого достоинства в себе и в других, обеспечивающаяся насилием по Сорелю.

5. Критика Капустиным отождествления политического насилия с физическим насилием .

Критикует дмитриева и залысина, кот давая определение полит насилию пытались освободится от нормативного понимания и объяснили полит насилие через физическое ----Неужели хотя бы одна война в истории, если мы отличаем войны от геноцида, велась ради убиения или калечения людей в качестве самоцели, а не для того, чтобы посредством этого заставить остающихся в живых принять определенные условия, на которые они не соглашались до применения силы? Принятие условий, несомненно, результат воздействия на сознание, т. е., говоря языком наших авторов, плод «духовного принуждения». Война и есть крайняя форма осуществления «угрозы» остающимся в живых. Вся политика, как и любая человеческая деятельность вообще, осуществляется сугубо ради достижения тех или иных воздействий на сознание. Физическое насилие - лишь одно из средств получить этот эффект, причем свидетельствующее о неспособности добиться его более выгодным путем.

Известно, что слово способно убивать. Человек может подвергнуться такому словесному оскорблению, не оставляющему ни малейших синяков и царапин, что будет принужден к действиям, которые он никогда бы не совершил без этого по доброй воле - от дуэли до самоубийства. В таких случаях мы не имеем ни тени физического насилия, зато имеем примеры самого страшного принуждения воли. И это при том, что оскорбление само по себе есть отрицание «признания и уважения инаковости другого», которое Кин почему-то связывает только с физическим воздействием. Известно, что есть «насилие» во благо²⁰. Я могу силой препятствовать моему раскуражившемуся и нетрезвому приятелю сесть за руль автомобиля, стремясь предотвратить риск весьма вероятной аварии или ареста его полицией. Но есть ли это насилие? Если я и оставляю в результате моих действий на его теле синяки, то разве они говорят о том, что я не признаю и не уважаю его «инаковости» как человека?

Понятие насилия, как и само это слово, имеет, несомненно, негативный эмоционально-нравственный оттенок. В боль–шинстве философских и религиозных моральных учений на–силие отождествляется со злом. Решительный запрет на него «не убий» обозначает границу, которая отделяет нравствен–ность от безнравственности. Вместе с тем общественное соз–нание, а также и этика допускают ситуации нравственно оправ–данного насилия. В понимании насилия существует два крайних подхода – абсолютистский (широкий) и прагматический (уз–кий), каждый из которых обладает своими преимуществами и недостатками. В широком смысле под насилием понимают по–давление человека во всех его видах и формах – как прямое, так и косвенное, как физическое, так и экономическое, психологическое, политическое и всякое другое.

При этом подавлением считают любое ограничение усло–вий развития личности, причина которого заключена в других людях, а также общественных институтах. Таким образом, на–силие оказывается синонимом нравственного зла, в него вме–сте с убийством включают ложь, лицемерие и другие мораль–ные деформации. Широкое истолкование понятия насилия дорого тем, что придает существенное значение его нрав–ственному измерению. Но оно имеет, по крайней мере, два недочета: исчезает собственное содержание явления насилия; его отрицание неминуемо приобретает форму бессильного морализирования.

При этом подходе к насилию исключают саму постановку вопроса о каких-нибудь случаях его нравственно оправданно–го применения.

В узком смысле насилие чаще сводят к физическому и эко–номическому урону, который люди могут наносить друг другу, и оно понимается как телесные повреждения, ограбления, убийство, поджоги и т. д. При этом подходе насилие сохраня–ет свою специфику, не растворяется целиком в родовом поня–тии морального зла. Его несовершенство состоит в том, что насилие приравнивается к внешне ограничивающему влия–нию на человека, не увязывается с внутренней мотивацией его поведения.

При этом, если не учитывать мотивации, понять феномен насилия невозможно. Например, есть боль вывихнутой ноги. А есть боль от дубинки милиционера. Если в физическом смы–сле между ними может не быть разницы, то в нравственном смысле различие огромно.

Трудности, связанные с понятием насилия, получают раз–решение, если уместить его в пространство свободной воли и анализировать как одну из разновидностей властно-волевых отношений в обществе между людьми. И. Кант определял си–лу как «способность преодолеть большие препятствия. Та же сила называется властью, если она может преодолеть сопро–тивление того, что само обладает силой».

Власть в человеческих отношениях можно было бы опреде–лить как принятие решения за другого, приумножение одной воли за счет другой. Насилие является одним из способов, ко–торый обеспечивает господство, власть человека над другим человеком. Причины, в силу которых одна воля доминирует, властвует над другой, подменяет ее, принимает за нее какие-либо решения, могут быть разными:

1) некоторые имеют реальное превосходство в состоянии во–ли – обыкновенный случай: патерналистская власть, власть отца;

2) предварительный взаимный договор, например: сила закона и законных властителей;

3) насилие как типичный случай: власть оккупанта, на–сильника, завоевателя.

Насилие – это такое принуждение или такой ущерб, кото–рые реализовываются вопреки воле того или тех, против кого они сориентированы. Насилие является узурпацией свобод–ной воли. Оно также является посягательством на свободу че–ловеческой воли.

В понятии насилия существенными являются два момента

1) то, что одна воля прерывает другую волю или подчиня–ет ее себе;

2) то, что это реализовывается путем внешнеограничиваю-щего воздействия, физической силы.

Понятие насилия имеет очень конкретное и строгое содер–жание, его невозможно отождествлять со всякой формой при–нуждения. Насилие как определенную форму общественного отношения необходимо отличать, с одной стороны, от ин–стинктивно-природных свойств человека, а с другой стороны, от других форм принуждения в обществе, в частности, патер–налистского и правового.

Основной аргумент в пользу насилия состоит в том, что без него невозможно противостоять враждебным формам зла (на–пример, тирании).

И как бы дурно ни было насилие, оно все же лучше безро–потности и трусости. Насилие считают оправданным как про-тивонасилие. Насильственный ответ на насилие в сравнении с непротивлением, покорностью ему и в самом деле имеет огромные преимущества.

В утилитарном плане оно эффективней и в нравственном плане более достойно. Оно тем самым является вызовом наси–лию, формой борьбы с ним. Если бы у человека, утверждал Ганди, был выбор между трусливым смирением или насиль–ственным сопротивлением, то выбор, конечно, был бы за по–следним. Но имеется еще и третья линия поведения перед лицом враждебной несправедливости – это активное ненасильствен–ное сопротивление, преодоление ситуации несправедливости, но другими – ненасильственными – способами.

Ненасилие отличается от насилия главным образом пони–манием того, как поделены добро и зло в обществе людей. Оно основывается на взаимной связанности всех людей в добре и зле. Одно из нередко повторяемых возражений против нена–силия как программы действий состоит в том, что оно будто бы способствует развитию слишком благостного и потому не–реалистического представления о человеке.

В реальности это не так. В основе современных концепций ненасилия находится убеждение, согласно которому челове–ческая душа становится ареной для борьбы добра и зла.

Как отмечал Мартин Лютер Кинг, даже в самых худших из нас есть частичка добра и в лучших из нас есть частичка зла. Считать человека действенно злым – значит, несправедливо клеветать на него. Считать человека безгранично добрым – значит, льстить ему. Должное же ему воздастся тогда, когда определится моральная двойственность человека. Приверже–нец ненасилия не считает человека до конца добрым суще–ством. Он полагает, что человек открыт добру так же, как и злу. Человек может быть добрым. Оттого в отношениях между людьми всегда остается вероятность сотрудничества.

Намеренно ориентируясь на доброе начало в человеке, по–борник ненасилия тем не менее отталкивается от убеждения, что моральная амбивалентность (двойственность) является принципиально неустранимой основой человеческого бытия. Он не может удалить из себя того зла, против которого ведет борьбу, и не отлучает оппонента от добра, во имя которого эту борьбу ведет. На этом, собственно, и построены позиции не–насильственного поведения:

1) полный отказ от монополии на истину, готовность к из–менениям, диалогу или компромиссу;

2) критика своего собственного поведения с целью выяв–ления того, что в нем могло бы питать и провоцировать враждебную позицию оппонента;

3) рассмотрение ситуации глазами оппонента с целью по–нять его и найти выход из ситуации, который бы помог ему сохранить лицо.

Таким образом, перед лицом воинствующей несправедли–вости возможны три линии поведения:

1) пассивная покорность;

2) насильственное сопротивление;

3) ненасильственное сопротивление.